Сегодня и завтра - Страница 14

К оглавлению

14

Отецъ смотрѣлъ въ глаза доктора; онъ, кажется, хотѣлъ прочесть свою участь въ глазахъ его. Съ этого дня здоровье Ольги стало замѣтно разстраиваться: правда, она еще сидѣла подъ своимъ любимымъ деревомъ, она еще улыбалась иногда отцу; но на этомъ лицѣ, безпечномъ и до сихъ поръ полномъ жизни, начинало проявляться страданіе. Вотъ теперь она точно походила на больную: болѣзнь стерла румянецъ съ ея личика, болѣзнь мало-по-малу проводила по немъ свои рѣзкія черты, болѣзнь потушила блескъ очей ея.

Прошло еще нѣсколько дней — и какъ эти дни измѣнили бѣдную княжну! Та ли это княжна-невѣста, которая, назадъ тому нѣсколько мѣсяцевъ, счастливая и восторженная, блистала въ петербургскихъ гостиныхъ, о которой кричали во всѣхъ обществахъ Петербурга? Такъ это-то земное счастіе, котораго мы всѣ ищемъ? Княжна, княжна! Кто не думалъ, смотря на нее прежде, что ея радость беззакатна, что ей суждено вѣчно покоиться на розахъ, или, по крайней мѣрѣ, что розы. долго, долго не сойдутъ съ ея личика?

Княжна лежала въ постели. Отъ постели не отходили докторъ и отецъ ея. Разъ какъ-то докторъ сказалъ шопотомъ князю:

— Нашъ отъѣздъ въ чужіе края, кажется, должно будетъ отложить…

Князь весь перемѣнился въ лицѣ.

— Почему же, докторъ?

— Она не вынесетъ долгаго пути…

— Гм!..

Князь опустился въ кресла: лицо его въ эту минуту было страшно напряжено, зубы сжаты, онъ былъ весь мука; но на глазахъ его не показалось ни слезннки.

* * *

Грозно-величественна была Волга; ея волны почернѣли отъ гнѣва и, вздымалсь, пѣнились, махровились, будто причудливые завитки серебра на старинныхъ кубкахъ. Грозно было небо: вѣтеръ разорвалъ въ лоскутки густыя тучи и, тѣшась, гонялъ ихъ по лазури небесной — и онѣ то дружно сталкивались, то враждебно бѣжали другъ отъ друга. Вѣтеръ ломилъ столѣтніе дубы, и великаны изнывали въ страшной борьбѣ съ невидимой силой. Давно не помнятъ такой грозы старики приволжскіе.

Княжна лежала безъ чувствъ, блѣдная, съ закрытыми глазами. Отецъ ея не слыхалъ грозы, не видалъ бури. Голова его обезсиленная опустилась на грудь, сѣдые волосы торчали въ безпорядкѣ. Онъ не спалъ всю ночь; для него уже не было времени: утро, полдень, вечеръ, ночь — для него все слилось въ одно безпредѣльное, темное пространство.

Докторъ съ наморщеннымъ лбомъ стоялъ, облокотясь на спинку кровати. Вдругъ княжна открыла глаза. Отецъ вздрогнулъ. Докторъ придвинулся къ изголовью постели. Княжна привстала, оглядѣла кругомъ себя, поднесла руку ко лбу, потомъ поманила отца. Онъ наклоннлся къ ней. Она обняла его.

— Мнѣ легче теперь, — шептала она ему — о, гораздо легче! Я увижу его тамъ, далеко отсюда… Онъ со мной!.. Прощайте, прощайте, батюшка! Бѣдный батюшка, приходите ко мнѣ скорѣй, скорѣй… Мнѣ стало легче послѣ причастья. Мнѣ такъ свѣтло… О, поцѣлуйте меня, батюшка; не плачьте, благословите меня, благословите…

Уста ея шевелились, но уже безъ словъ… Въ эту минуту въ комнатѣ совершенно стемнѣло. Черная туча тяжко нависла надъ вершинами деревьевъ… Дико загудѣлъ вѣтеръ, и съ минуту длился гулъ и стонъ, и внезапно оглушительный трескъ раздался у самыхъ оконъ, страшный трескъ. Трепещущій докторъ взглянулъ въ окно… Красавецъ дубъ, любимецъ княжны, лежалъ на землѣ, сломанный бурею. "Докторъ!" послышался задыхающійся голось князя. Тотъ подбѣжалъ къ нему. Отецъ-страдалецъ стоялъ наклонившись къ постели, руки его оперлись на постель… Онъ былъ въ объятіяхъ трупа.

Докторъ взглянулъ на это, отеръ холодный потъ, который капалъ съ него, и невольно перекрестился.

* * *

Черезъ три дня послѣ этого солнце ярко сверкало, ярко горѣли кресты храма Божія. Кладбище, окрестъ его, обнесенное каменной оградой, было наполнено крестьянами и крестьянками князя, которые держали въ рукахъ зажженныя свѣчи. Они молились и плакали. Священники стояли въ черныхъ ризахъ надъ открытой могилой; въ воздухѣ звучно и печально раздавалось торжеетвенное: "Со святыми упокой" — и эти унылые звуки сливались съ переливнымъ, гармоническимъ, веселымъ пѣніемъ птички.

Розовый гробъ съ золочеными кистями опускали въ могилу.

Изъ груди князя вырвалось стенаніе…

Гробъ опустили.

Князь наклонился, взялъ горсть земли и бросилъ ее въ могилу; съ этою горстью земли онъ, казалось, бросалъ въ могилу дочери жизнь свою; потомъ онъ оборотился къ доктору и сказалъ ему:

— Вы меня положите здѣсь, возлѣ нея. Это моя послѣдняя воля.

Когда кладбище опустѣло, кто-то видѣлъ человѣка, закутаннаго въ плащъ, съ нахлобученною на глаза шляпой. Кто былъ этотъ человѣкъ и откуда пришелъ онъ — этого никто не зналъ, даже никто не видалъ лица его; но этотъ человѣкъ долго, долго молился на могилѣ. Послѣ того его уже не видали. Это разсказывали тихомолкомъ въ домѣ князя. Можетъ быть все это была выдумка.

* * *

До петербургскихъ блестящихъ гостиныхъ дошли слухи о смерти княгини Ольги. А, княгиня Ольга! О княжнѣ совсѣмъ было забыли, но смерть напомнмла о ней. Дня два, а можетъ быть и три, разговоръ этотъ былъ въ ходу: всѣ толковали о ея помѣшательствѣ, о ея отцѣ, о дубѣ — и все это прикрашивали, увеличивали, и всему этому такъ дивились и всѣ такъ сожалѣли о княжнѣ и объ отцѣ ея… О, это сожалѣнье людей!.. На четвертый день въ Петербургъ пріѣхалъ, кажется, турецкій посланникъ — и княжна навсегда была забыта, и всѣ заговорили о турецкомъ посланникѣ.

14